Почему-то кое у кого из моих комментаторов стихотворение «Дума» вызывает негодование, а один «мудрец» даже заявил, что «это глупость предельная в сочетании с депрессивным состоянием». Конечно, я не собираюсь спорить с теми, для кого Лермонтов – просто «депрессивный Миша» и «талантливый дурачок» (ещё в Библии посоветовали перед кем-то «не метать бисера», а Пушкин рекомендовал кого-то «не оспоривать»). Но о стихотворении написать считаю просто необходимым, так как «грустная дума» о своём поколении у Лермонтова слишком часта и само стихотворение прямо перекликается с его великим романом, о котором тоже написать необходимо, потому что те, кто пинает Лермонтова, обычно прибавляют и утверждение, что «негодяй» и «подлец» Печорин – alter ego автора.

Да, поэт безжалостен и к себе, и к своим современникам. И не только здесь. Я уже приводила слова его знакомого, что Лермонтов высмеивал «ничтожество того поколения, к коему принадлежал», особенно если «удавалось ему встречать людей другого закала, вроде Одоевского».

Лермонтовский приговор суров и беспощаден:

Толпой угрюмою и скоро позабытой

Над миром мы пройдём без шума и следа,

Не бросивши векам ни мысли плодовитой,

Ни гением начатого труда.

И прах наш, с строгостью судьи и гражданина,

Потомок оскорбит презрительным стихом,

Насмешкой горькою обманутого сына

Над промотавшимся отцом.

Но именно с этими строками невозможно согласиться! Сказать про Лермонтова (да и про Печорина тоже), что они прошли свой жизненный путь «без шума и следа»?! Немыслимо! След, оставленный поэтом, надеюсь, не изгладится никогда.

Почему же так безжалостен к своему поколению поэт? И снова нужно обратиться к его роману. Вспомним, как заканчивается предисловие к «Журналу Печорина»: «Может быть, некоторые читатели захотят узнать мое мнение о характере Печорина? — Мой ответ — заглавие этой книги. “Да это злая ирония!” — скажут они. — Не знаю».

«Злая ирония»… Без всякого сомнения! Только вот над чем? Над героем или временем?

Сейчас очень многие идеализируют николаевское время. Дескать, царь-рыцарь, подавив восстание смутьянов, навёл в России идеальный порядок. Случилось мне прочитать и вот такую фразочку: «История России от середины 30-х годов до следующего поколения людей (то есть плюс 40 лет) это эпоха укрепления сильного Российского государства, эпоха деятельных успехов внутри и вне. Она закончилась освобождением от крепости крестьян, успехами в войнах и началом создания промышленности». А вот теперь посмотрим на эти «деятельные успехи». Я не буду сейчас писать об эпохе Александра II: это совсем другое время.

Существует легенда, что перед смертью Николай I сказал сыну: «Сдаю тебе мою команду, к сожалению, не в том порядке, как желал, оставляя много хлопот и забот».

Почему так произошло? Все исследования отмечают одно – техническую отсталость России. Вот слова военного министра в царствование Александра II Д.А.Милютина: «Даже в деле военном, которым император занимался с таким страстным увлечением, преобладала та же забота о порядке, о дисциплине, гонялись не за существенным благоустройством войска, не за приспособлением его к боевому назначению, а за внешней только стройностью, за блестящим видом на парадах, педантичным соблюдением бесчисленных мелочных формальностей, притупляющих человеческий рассудок и убивающих истинный воинский дух».

«Забота о порядке, о дисциплине»… Вот что было главным в царствование Николая I. И это то самое время, о котором писал Лермонтов… Могли ли люди мыслящие, думающие найти себе применение?

«В бездействии состарится оно», - писал поэт о своём поколении. Где мог проявить себя человек?

А он, мятежный, просит бури,

Как будто в бурях есть покой! – эти строки известны всем. А вот слова Печорина, завершающие «Княжну Мери»: «Я как матрос, рождённый и выросший на палубе разбойничьего брига: его душа сжилась с бурями и битвами, и, выброшенный на берег, он скучает и томится, как ни мани его тенистая роща, как ни свети ему мирное солнце; он ходит себе целый день по прибрежному песку, прислушивается к однообразному ропоту набегающих волн и всматривается в туманную даль: не мелькнет ли там на бледной черте, отделяющей синюю пучину от серых тучек, желанный парус, сначала подобный крылу морской чайки, но мало-помалу отделяющийся от пены валунов и ровным бегом приближающийся к пустынной пристани...» Как будто мысли одного и того же человека!

Показателен один момент в той же самой повести - Печорин вспоминает ночь перед дуэлью: «Помню, что в продолжение ночи, предшествовавшей поединку, я не спал ни минуты. Писать я не мог долго: тайное беспокойство мною овладело. С час я ходил по комнате; потом сел и открыл роман Вальтера Скотта, лежавший у меня на столе: то были "Шотландские пуритане"; я читал сначала с усилием, потом забылся, увлечённый волшебным вымыслом... Неужели шотландскому барду на том свете не платят за каждую отрадную минуту, которую дарит его книга?»

Наверное, было что-то очень близкое Печорину в книге (заметим: Лермонтов долго выбирал, что должен читать его герой; сначала хотел дать ему просто авантюрный роман «Приключения Найджела»). Что же? Может быть, вот это рассуждение? «Могу ли я именоваться человеком в полном смысле этого слова, и к тому же шотландцем, и равнодушно взирать на гонения, превращающие разумных людей в безумцев? И не боролся ли мой отец за дело гражданской и религиозной свободы? Поступлю ли я правильно, оставаясь бездеятельным или став на сторону творящей насилия власти, если представится действительная возможность избавить от невыносимых страданий несчастных моих соотечественников?.. Мне надоело видеть вокруг себя только насилие, только ярость, то под личиной законной государственной власти, то под личиной религиозного рвения»

Герой Скотта делает свой выбор: «Я буду сопротивляться любой власти на свете, любой власти, деспотически попирающей права свободного человека, закрепленные хартией; я решил, что не позволю бросить себя без достаточных оснований в тюрьму или, быть может, вздернуть на виселицу, и сделаю все, что сумею, чтобы спастись от этих людей хитростью или силой… Хартия, о которой я говорю, принадлежит всем шотландцам, и даже самому последнему среди них. Это - свобода от кнута и тюрьмы, провозглашённая, как вы можете прочесть в Священном писании, не кем иным, как апостолом Павлом, и её обязан отстаивать всякий, рождённый свободным, как ради себя самого, так и ради своих соотечественников».

А был ли подобный выбор у Печорина и его современников? Они предпочитают «оставаться бездеятельным», но не вставать «на сторону творящей насилия власти». Лермонтов делает другой выбор – он использует «из пламя и света рождённое слово». Но, понимая, что не всем дано «провозглашать любви и правды чистые ученья», не считает возможным противопоставлять себя своему поколению.

Итак, несомненно «злая ирония». А над чем? Думаю, что всё же над временем, таких героев рождающим. Но почему так получилось? Об этом ещё поговорим позже…

Если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!

Карту всех публикаций о Лермонтове смотрите здесь

Навигатор по всему каналу здесь